Пустыня. Крепость. - Страница 51

Найл устроился так, чтобы видеть выступающие из листвы кончики лап, и сосредоточился, очистив ум от посторонних мыслей. Через считанные секунды он уже утратил чувство времени, что очень важно для такого контакта. Едва это произошло, как в мозгах словно все перевернулось: показалось, что на паучиху Найл смотрит с огромной высоты. Еще миг, и он уже сам не отличал себя от этой твари.

Удивительно. Пытаясь в свое время вклиниться в умы серых пауковпустынников, он явно ощущал, какая бездна лежит между его и их мозгом. Они как бы воздвигали некую преграду, противясь вторжению. Судя по всему, шатровику такое свойство не было присуще, будто паучиха не сознавала различия между Найлом и собой.

Их сущности непроизвольно слились воедино. С серыми пустынниками слияния не получалось, как невозможно было бы смешать воду и нефть. То же самое и в незабвенной стычке со смертоносцем – но только тогда паук сам пытался проникнуть в человеческий разум.

Получается (поразительно!), что на шатровика можно влиять едва ли не так же, как смертоносец воздействует на человека. Неожиданно послышалось жужжание, и в паутину врезалась муха-росянка. Соблазнясь запахом красненьких цветков, она даже не заметила тонкие полупрозрачные волокна. Паучиха тотчас зашевелилась, и стало понятно, что она голодна. Несколько насекомых, случайно угодивших сегодня в сеть, без труда осбовождались, будучи слишком крупными и сильными. А блестящая черненькая росянка – не больше пяти сантиметров длиной увязла лапками в клейких тенетах. Паучиха мгновенно очутилась возле мухи и, всадив клыки, впрыснула быстродействующий паралитический яд. Прошло несколько секунд, и муха перестала сопротивляться. Вытянув через паутину длинные передние лапы, охотница подтащила добычу к себе. О Найле к этой поре она совершенно забыла. Она не могла охватить его своим меленьким умишком, человеческое сознание было для нее непостижимо огромным. Челюсти насекомого с хрустом вгрызлись в мягкую брюшину росянки, все еще живой, но не способной пошевелиться. Находиться в сознании насекомого в момент, когда оно с голодной жадностью выедало живую плоть, было противно, и Найла затошнило. Однако он легко справился с приступом, ибо четкость ощущений изумляла его и он ни за что не хотел прерывать контакт. Круговая панорама зрения насекомого, удовольствие от насыщения… Юноша недоуменно поглядел на собственные руки – убедиться, что у него не длинные лапы, покрытые щетиной. Он чувствовал даже неизбывную нежность к паучатам: маленьким, беспомощным, беззащитным и отчаянно любопытным. Найл сознавал и определенную неловкость, которую ощущала сейчас паучиха. Она бы и рада получше присматривать за потомством, но кто же тогда будет охотиться? Найл определил, что бесхитростное насекомое добывает пищу, даже подстерегая и накидываясь на пролетающую мимо добычу – не особо надеясь, что та сама попадет в сети. Она знала и то, что дети ее голодны, им бы надо оставить часть трапезы. Однако собственный голод был сильнее даже заботы о потомстве. Паучихой всецело руководил инстинкт. Найл мысленно уговорил насекомое, чтобы оно перестало есть. Затем добился, чтобы паучиха сбросила остатки росянки паучатам, которые мгновенно сгрудились вокруг пищи, покусывая друг друга от нетерпения скорей добраться до еды. Почувствовав неутоленный голод бедной твари, юноша даже усовестился, что сыграл с ней такую шутку. Ощущение было поистине ошеломляющим (а что необычным – уж и говорить не приходится), самым невероятным из всех, какие он когда-либо испытывал: править волей чужого существа.

Найл ловил себя на том, что относится с явной симпатией к насекомому, которое, по сути, стало частью его самого. Оказывается, в этом волнующем ощущении было нечто сходное с чувством, которое он испытывал к Мерлью: желание слиться с ней, овладеть ее волей. Вот почему, понял юноша, в нем проснулось такое волнение, когда та поцеловала, а затем куснула его за ухо, словно давая тем понять, что разрешает ему властвовать. Вот почему так растерян и подавлен он был, когда услышал вдруг уничижительное «тщедушный». Найл догадался, что Мерлью действовала обманом, с тем лишь, чтобы подчинить его волю себе… Уловив всплеск эмоций Найла, паучиха забеспокоилась. Ревность была ей незнакома, и это ощущение испугало ее.

Хоть она и была ядовита и питалась живыми существами, но в сущности оставалась довольно безобидным и легко ранимым созданием. Как странно: юноша едва ли не чувствовал дружеское расположение к этой твари.

Найл бережно раздвинул нити паутины возле верхушки куста и начал аккуратно обдирать листья. Самое лучшее снадобье получается из тех, что помельче и потолще. Он был так поглощен наблюдением за паучихой, которая прислушивалась, что там делается с ее сетью, что совсем забыл об опасности. Он даже упустил из виду пятнышко тени, проплывающей в десятке метров, и заметил лишь следующее, будто отброшенное легким облачком, даром что небо было ясным. Именно из-за этого паучьи шары плыли так медленно и так низко над землей… Как и в прошлый раз, отрешенность помогла юноше подавить импульс страха прежде, чем тот успел оформиться. Шары шли так низко, что сомнения не было: еще минута, и Найла непременно обнаружат. Он отнесся к этому со спокойствием человека, понимающего, что выхода все равно нет: здесь, на совершенно открытом месте, юноша был как на ладони. Он стоял, уставясь на куст и стремясь слиться разумом с паучихой. Смертоносны догадываются о его присутствии, в этом нет сомнения. Они улавливают укромное свечение всякой жизни.